Роман Литван. Прекрасный миг вечности
Том 2
(Роман. М., 2004)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
— А что Москва? Сколько ей лет?
— Восемьсот было.
— Восемьсот... Врут, небось. Нарочно врут: возвеличивают... Ну, пусть восемьсот. Это, значит, про ее только прописали, а у нас тут уже княжеская столица была. Тыщу лет наш Муром стоит.
— Больше.
— Во, больше.
— Я в музее Гастелло дрова весной колол... там эта... выдра очкастая говорила, что десять лет пройдет, и будет празднество. Тысяча сто лет.
— Во!.. А я про чего говорю. Ты-ся-ча с-т-о!..
— Тебе столь не прожить.
— Где... Проживешь с такой жизни. Ешли... тьфу!.. если сам не помрешь — врачи уморят.
— Умаривают врачи.
— Это факт. — Дед Ромка сплюнул сквозь дыру в зубах. Женя, лежа навзничь на теплой примятой пшенице, глядел в бесконечно синее небо, и маленький сухонький старик был в поле его зрения. Старик сидел рядом и вертел головой на морщинистой шее. — Ты, москвич... нашего брата в Москве тоже врачи умаривают?
— Я не знаю.
— Боишься сказать.
— Умаривают или не умаривают? — спросил Кондрат. — Не скажешь — дед Ромка вспрыгнет, как Водолей, и будет у тебя на спине кататься. Он въедливый.
Он был целиком пропитан сонной ленью, и было лень отрывать глаза от небесной сини, густой и чистой, и глубоко красивой, как бывает только в июле. Говорить было лень. Вадим до полночи не дал спать ему. Но он чувствовал, что дед и Кондрат-Душа смотрят на него и ждут.
— Кто его знает.
— Да он к ним не ходит, — заметил Антоныч. — Он здоровый. Зачем ему врачи? Как вы, что ли, пьяницы бес... без...
— Ну. Ну, — крутя шеей, спросил старик.
— Бесовские. Шмакодявки муромские, от Ильи-богатыря плевки остатние.
— Во выдал!..
Женя слышал, как шуршит газета «Муромский рабочий» в дрожащих руках Антоныча. Разговор о врачах напомнил, после войны в раздевалке в больнице обменивали калоши на старые, покойному Семену обменяли — Семен с злым юмором обыграл этот случай — задолго до смерти. Жене ясно представился чужой дурацкий забор, мокрый от растаявшего снега: он смотрел на него, чтобы не видеть красное пятно на снегу.
Он сорвал стебелек рядом с головой и поднял руку перед глазами. В руке у него был василек, такой же синий как небо. Вред сельскому хозяйству, подумал он, усмехнулся и сел: вокруг было вытоптанное кусками поле, накопанная земля лежала возле шурфов. Вот наработали, с восхищением подумал Женя, и я тоже... Неужели нельзя было в другом месте строить радиозавод?.. А если нельзя — зачем сеяли? если все равно топчут все к чертям?
Вот головотяпы эти колхозники! Дед Ромка тоже был колхозник. Первый шурф они копали вдвоем, Женя поразился, как легко старик бросал лопатой, Женя не отставал от него, напрягая силы свои, а тот бросал и бросал, будто взмахивал пустыми руками, и Женя стал подозревать, что под рукавами рубашки у сухонького старичка спрятаны могучие бицепсы. Потом у них был перекур, отдых. А потом как-то случайно в руки попала лопата старика, Женя копнул землю из дома принесенной дедом Ромкой лопатой и от неожиданности чуть-чуть не выкинул ее из ямы наверх вместе с землей: на штык игрушечной лопаты деда Ромки бралось раза в три меньше тяжести, чем обычно.
Женя не знал, смеяться ему или возмущаться от обиды; он промолчал. Следующий шурф он копал один, и дед Ромка копал один, и только от четырех метров они пришли помочь друг другу, чтобы еще на два метра выбрать узкий колодец: кто-нибудь из них копал внизу, а другой наверху вытаскивал ведерко с землей, креплений не ставили, а оплата, конечно, шла по полному объему.
Антоныч лежал прямо под штангой, торчащей из земли, к штанге прикручены были тиски, патрубки валялись рядом, и здесь же лег Антоныч, когда решили отдохнуть, лег где стоял и не пошел за всеми в сторону. Он отшвырнул газету.
— Вытащим ее, что ли?
— Можно, — сказал дед Ромка.
Женя с готовностью поднялся. Кондрат, переваливаясь на спину, сказал:
— Погодим еще. Работа — не Алитет: в горы не уйдет. Надобно горючее добыть. Для души.
— Ну, поехала душа.
— А что, дед? Однова живем.
— Пить в такую жару.
— А вкалывать в такую жару?
— Да еще по кругу ходить, — сказал дед Ромка.
— А я привычный.
— А я вон нет.
— А ты вон... и не пей.
— Ишь герой. Только б пить ему, — с укоризной и завистью возразил старик и облизнул языком губы.
— А тебя деньга тянет?
— Да. Мне сéмью надо кормить. Это ты: ни кола, ни двора. Отслужил свои три года...
— Четыре.
— ...и вонна!.. перекати-поле. А мне...
— Слушай, дед, тебе сто лет. Какая у тебя такая сéмья?.. Твои дети, небось, лбы с меня и постарше. Они тебя должны кормить.
— Разогнался. Сто лет. У меня дочке тринадцатый год пошел.
— Ох-хо.
— Вот тебе — ох-хо!.. Радуйся, что паспорт у тебя. Вольная птица. А колхознику куды?.. Ты и там заработал — пропил, и здесь, и еще куда подался. А мы привязаны. Вот стройка у нас, Богу благодарим, нам такая поддержка, что тебе, перекати-поле, не понять ни в жисть.
— Деньги — мусор, дед. Люди — золото. А меня, хоть бы без паспорта, никакой бы силой не привязать.
— Ничего. Это так сказать можно. Что угодно. А еще как бы привязали. О... Ты вот, Душа, к получке придешь и получишь. Да. А мне, чтоб получить, справку надо из сельсовета брать. А то вон наработаю, а получать-то Пушкин будет?
— Ну, да?
— Во-от так.
— Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек?
— А ты думал?
— Ну-ну, — мутно глядя в небо, сказал Кондрат. — Пацана, что ли, послать?.. Просит душа. — Он неожиданно бодро и с интересом повернулся опять к старику. — Подумаешь, справку из сельсовета. С места жительства, что ли?
— Ну.
— Подумаешь... Я тут слышал, один мужик говорил, он с войны, безногий. Ему на слово никто не верит, что он без ноги: справка нужна. Ей-богу!.. А то пенсию не начислят.
— Ну, что поделаешь, — сказал дед Ромка. — Любят люди у нас справки.
— Да нет! Ты слушай. Он эту справку им каждый год наново таскает! Антоныч, ты слыхал?..
— Дураки! Шмакодявки!..
Кондрат рассмеялся.
— Э-эх... На старицу бы сейчас пойти. Искупаться...
— Иди хоть к чертовой матери, туфтяк!.. Сначала ложку вытащим.
— И еще раз закрутим? — ехидно спросил Кондрат.
Кожа на лице у Антоныча была молодая, и волосы были густые, растущие низко на лбу, без залысин, даже слишком густые, но седые целиком, он провел по ним рукой. Нагнулся, поднял патрубок и надел его на тиски с одной стороны. Посмотрел на Женю.
— Вздрогнем?.. Берись, москвич.
— Не обломится? — спросил дед Ромка.
— Ты хотел вытаскивать, — сказал Кондрат.
— А мы потихоньку, — сказал Антоныч. — Надоело колупаться.
— То вытащим... то надоело, — проворчал Кондрат.
— Берись! берись, Душа! — с усмешкой сказал Антоныч. — Да, пока я не забыл. Москвича в магазин не посылай. Не маленький, сам сходишь. Вадим тебе полпроцента сбросит.
— А ты законы уважаешь? — спросил Кондрат, и Женя привычно проследил, какую он готовит для себя побасенку.
— Чихал я на законы!.. Но москвича в магазин не посылай.
— Почему?
— Нельзя, — сказал Антоныч.
— Нельзя?.. Написано где-нибудь?.. Закон — как телеграфный столб: перепрыгнуть его нельзя, а обойти можно, — сказал Кондрат.
— Ну, я тебя прошу, — сказал Антоныч.
— Одному мне скучно...
— Вместе сходим!
— Другой разговор. Вместе! — весело повторил Кондрат. — Айда!
— Добурим и сходим. Не паникуй, день впереди. Еще нагреешься.
— Поехали! — закричал Кондрат, берясь за патрубок со второй стороны. — Налегай, дед!.. Ты ведь у нас козел молодой, если недавно дочку заделал!.. Поехали!..
— Баламут. — Дед Ромка встал с ним в пару. Женя был в паре с Антонычем. Они медленно пошли по кругу, с силой налегая на патрубки, поворачивая штангу, и вместе с нею на глубине пятнадцати метров поворачивалась ложка, набирая в себя землю. Солнце стояло почти в зените; они крутились как на карусели. Тиски опустились ниже. Труднее стала поворачиваться штанга. — Хватит, может... обломится. Антоныч...
— Еще идет.
— Заклинит ее, — сказал Кондрат.
— Выкрутим. Давай. Взя-яли!.. — выдохнул Антоныч. — Потом анекдот расскажу.
Женя шел рядом с ним по кругу, голова совсем не кружилась, он втянулся в работу за три-четыре дня, и он со стыдом вспомнил возмущение свое и обиду на деда Ромку. Он вспомнил, как зимой в Москве появились на улицах нищие, степенные, смущенные и тихие мужики, обутые в лапти, в тулупах, подпоясанных веревкой. Здоровый лоб, не помер бы... если б поддержал немного деда. Какой он козел молодой? Он старый, тщедушный. «Сéмью кормить»... «Сéмью», надо же так сказать.
Дед Ромка приятен был ему незлобивостью, он был незлой и слабый. Откуда у него сила?.. Теплое и грустное чувство к маленькому деду растрогало его. Антоныч был замкнут, мрачен и едок, почти непонятен, он, как и Кондрат, был пьяница; но они оба тоже были приятны ему. «Вся шваль Мурома стеклась ко мне», сказал Вадим. А он что, разве не был пьяницей? Но он прав: люди, занятые на постоянной работе, не могли прийти сюда, дед Ромка был исключением.
Кондрат правильно сказал, в такую жару вместо того, чтобы крутиться подобно жукам на солнцепеке, хорошо искупаться в старице. Та, которую называли здешние малой, была шире Архирейки вдвое и раза в четыре длиннее — настоящее большое озеро, неглубокое, насквозь прогретое солнцем, с мелким песочком по берегам и на дне. Жене представилось, как он ныряет в эту теплую, ласковую воду, желание стало непреодолимым, полностью завладело им, он подумал: «Страшно хочу искупаться...»
Они остановились. Кондрат рукой стер со лба пот.
— Не холодно.
Дед Ромка поднял подол серой рубахи и промокнул лицо.
— Воды бы глотнуть.
— Зачем сырость разводить? — сказал Кондрат.
Сквозь запах свежей земли и прогретой солнцем пшеницы, Женя уловил запах ржавого железа от тисков и штанги, от всего бурильного сооружения, чудно торчащего из пробуренной земли.
— Откручивай тиски, — сказал ему Антоныч.
— Одно из двух, — сказал Кондрат, — или она мертво залипла, или мы ее начнем крутить и упустим.
— Не каркай.
— Типун тебе.
— А вот увидите.
— Ты бы лучше взял чего в пасть, чем каркать. — Антоныч вынул из кармана брюк бутерброд с колбасой. — На. Пожуй.
— Не. Себе оставь... Душа не примет.
— Без горючего?
— А ты думал?
Антоныч хохотнул, оскалив зубы, и вонзил их в пищу. Он заметил взгляд старика, перестал жевать с набитым ртом; разломав бутерброд, он протянул деду Ромке и Жене по куску. Женя бросил тиски на землю и стал есть. Старик осторожно отломил кусочек хлеба, положил его в рот, а остальное аккуратно завернул в подозрительного цвета носовой платок и засунул в карман штанов. Кондрат налитыми глазами глядел на Антоныча, на деда Ромку и на Женю.
— На, все ж таки... пожуй.
— Иди ты!.. Не хочу.
— Как хочешь. — Антоныч встал к нему спиной, спокойно доел свой хлеб с колбасой и, подойдя к штанге, взялся руками за нее на уровне груди. — Клянусь бородой Гоголя, мы ее вытащим!.. Раза четыре еще придется опускать.
— Разве у Гоголя есть борода?
— Конечно. Ты на портрет его посмотри, москвич.
— Приеду домой — посмотрю.
— Посмотри, посмотри. — Антоныч мягко улыбнулся и тут же сердито нахмурил лоб. — Берись, шмакодявки!.. Я один, что ли, должен тащить?
— Никто тебя не просит, — угрюмо сказал Кондрат. — Ты анекдот обещался рассказать.
— Ну, ты деятель!
— Ладно!.. Встанем на вахту! — Кондрат быстро подошел к штанге, взялся за нее выше рук Антоныча. Женя и дед Ромка взялись снизу. По команде Антоныча они рывком потянули ее кверху и легко вытащили. Высоко над их головой сочлененное из отдельных звеньев сооружение прогибалось из стороны в сторону, и они расставив ноги упирались с четырех сторон в штангу руками, поддерживая ее равновесие. — А как очистить?.. В двадцать метров мы ее вообще не удержим.
— Не паникуй. В первый раз, что ли? Шмакодявка!
— Начальник топает, — сказал Кондрат. — Тачки смажем — перекурим.
— На двадцать метров мы не удержим, — жалобно сказал дед Ромка. — Скажи ему, Антоныч, чтобы пятого дал... Опять же, как землю очищать?
— О, из тебя толк выйдет, дед.— Это из тебя толк выйдет, — сказал Кондрату Антоныч. Жене все еще не был виден Вадим, а повернуться и посмотреть себе за спину он не мог.
— Как так? — удивился Кондрат, по голосу его было слышно, что он польщен.
— Толк выйдет, а дурь останется!
Дед Ромка рассмеялся скрипуче. Штанга наклонилась в его сторону. Женя изо всей силы потянул ее на себя. Ложка дрогнула и переместилась, нижним концом прочерчивая борозду в земле.
— Держи!.. — Вадим подбежал, схватился рядом с Женей руками за штангу, ногой прижимая ложку вниз. — Изувечит!.. На меня давай!..
— Царица небесная...
Они поставили ее вертикально, и она опять послушно и легко, будто шест в руках циркового жонглера, стала прогибаться над их головами.
— Держим... Женька, очищай ложку, — сказал Вадим. — Не похмелялись, видать?.. Работнички... Без присмотра оставить нельзя.
— Так получилось. — Кондрат скромно опустил глаза.
— Получилось...
— Право слово, не похмелялись, — сказал Кондрат.
— Ну, вот сейчас ее опустим, и побежишь сбегаешь, — деловым тоном сказал Вадим.
— Люблю такой разговор.
Кондрат ласково посмотрел ему в лицо.
— Держи, держи... Обрадовался. Сколько еще наращивать, Антоныч?
— Пять метров.
— Добурю с вами. Больше нет людей.
— Э-эх!.. Постоим на вахте! — весело воскликнул Кондрат. — Перекурим — тачки смажем!.. Тачки смажем — перекурим!..
— Баламут, — беззлобно сказал дед Ромка.
________________________________________________________
© Роман Литван 1989―2001 и 2004
Разрешена перепечатка текстов для некоммерческих целей
и с обязательной ссылкой на автора.